Н.С.Шер "Иван Андреевич Крылов" Рассказы о русских писателях; Государственное Издательство Детской Литературы, Министерство Просвещения РСФСР, Москва, 1960 г. OCR Biografia.Ru
продолжение рассказа...
Как-то один знатный чиновник пригласил его в гости и просил почитать басни. Крылов прочел несколько басен. Хозяин выслушал их с глубокомысленным видом и сказал: «Это хорошо, но почему вы не пишете так, как Иван Иванович Дмитриев?» «Не умею»,— скромно отвечал Крылов. Вернувшись домой, Крылов начал писать басню, которую назвал «Осел и Соловей»:
Осел увидел Соловья И говорит ему: «Послушай-ка, дружище! Ты, сказывают, петь великий мастерище. Хотел бы очень я Сам посудить, твое услышав пенье, Велико ль подлинно твое уменье?» Тут Соловей являть свое искусство стал: Защелкал, засвистал На тысячу ладов, тянул, переливался; То нежно он ослабевал И томной вдалеке свирелью отдавался, Tо мелкой дробью вдруг по роще рассыпался... Но вот наконец Соловей кончил петь; тогда:
Осел, уставясь в землю лбом: «Изрядно, — говорит, — сказать неложно, Тебя без скуки слушать можно; А жаль, что незнаком Ты с нашим петухом; Еще б ты боле навострился, Когда бы у него немножко поучился». Басня быстро разошлась в списках, потом была напечатана, и друзья прозвали Крылова Соловьем, а важный чиновник, может быть, узнал себя в другом герое басни — Осле. Вывод из этой басни Крылов сделал такой: Избави, бог, и нас от этаких судей. «Соловья» — Крылова уже многие начали побаиваться, уже ходили по городу его крылатые словечки, уже журналы выпрашивали у него для печати басни, а дети в школах учили их наизусть. Крылов по-прежнему жил один, трудился над своими баснями, очень много читал. И зимой и летом, несмотря ни на какую погоду, рано утром он ходил купаться в канале у Летнего сада. Большой, сильный, он никогда не болел. Много ходил пешком, и ему нравилось, как в ранней юности, бродить по рынкам и торговым рядам, вмешиваться в разговоры людей, запоминать интересные слова, выражения. Он часто бывал в театре, не пропускал ни одного концерта. Вечерами любил посидеть в гостях, слушал споры, разговоры, а сам все больше молчал. Как-то в одном из своих стихотворений Крылов писал: «Люблю, где случай есть, пороки пощипать», и все сильнее и сильнее теперь «пощипывал пороки». Много горькой правды говорил он в своих баснях о пустых, чванливых, злых и завистливых людях, о взяточниках и ворах, о гнусных порядках в царской России.
Но Крылов знал, что не этими людьми — царскими чиновниками и подхалимами — сильна русская земля. Он верил в талантливый, трудолюбивый русский народ, который умеет горячо любить и защищать свою родную землю. У этого народа учился он мудрости, учился языку, которым писал свои басни. Русский народ знает себе цену, чувствует свои силы, и об этом говорит Крылов в басне «Листы и Корни». Пусть шумят на деревьях листья, пусть, так же как пустые и глупые люди, хвалят они себя, говорят, что благодаря им дерево «так пышно и кудряво, раскидисто и величаво». Из глубины земли, невидимые глазу, спокойно и уверенно отвечают им корни: «Мы те,— Им снизу отвечали,— Kоторые, здесь роясь в темноте, Питаем вас. Ужель не узнаете? Мы корни дерева, на коем вы цветете.
Красуйтесь в добрый час! Да только помните ту разницу меж нас: Что с новою весной лист новый народится, А если корень иссушится,— Не станет дерева, ни вас» Так напомнил Крылов своим соотечественникам, что цари меняются, как листья на дереве, в то время как народ — основа жизни — вечен. Эта вера в народ помогала Крылову, так же как и многим людям в то время, жить и работать. Подходил 1812 год. Наполеон шел со своей армией на восток. 0 войне уже говорили все, но Александр I медлил, не принимал никаких решений и пытался договориться с Наполеоном. Положение было тревожное — это видели все истинные патриоты России. Крылов не мог молчать: он очень хорошо понимал, что нельзя терять времени, надо готовиться к бою, и об этом смело, решительно сказал в своей басне «Кот и Повар». Жадный кот Васька — Наполеон — «слушает да ест» курчонка и съедает его всего, в то время как повар — Александр I — многословно уговаривает его. А я бы повару иному Велел на стенке зарубить: Чтоб там речей не тратить по-пустому, Где нужно власть употребить,— говорит Крылов в нравоучении к своей басне.
Смысл этой басни очень хорошо был понятен тогда всем. В июне 1812 года Наполеон со своим войском переправился через Неман. Вся Россия поднялась на защиту родины. Вместе со всеми переживал тревогу за судьбу своего отечества и Крылов. Ни о чем другом он уже не мог думать и писать. Отечество в опасности! А в штабе, там, где строились планы о ходе войны, шли непрерывные совещания, борьба за личные интересы, споры о генеральских постах. Крылов не мог молчать об этом. Недостойно ведут себя эти люди в штабе! Бросить все раздоры, забыть о личных делах, всем сплотиться, думать только о войне — вот что должно делать, и об этом пишет Крылов в другой своей басне, посвященной войне. Басня «Раздел» очень короткая — всего двадцать шесть строк, — и, казалось бы, говорится в ней о каких-то «торгашах», которые поссорились при разделе барышей, а пока они ссорились, вспыхнул пожар, и все они погибли в огне вместе со своим добром. В нравоучении к басне Крылов открывает ее истинный смысл: В делах, которые гораздо поважней, Нередко оттого погибель всем бывает, Что чем бы общую беду встречать дружней, Всяк споры затевает О выгоде своей. Пристально с самого начала следил Крылов за ходом войны. Когда главнокомандующим армии был назначен Михаил Илларионович Кутузов, любимый ученик Суворова, Крылов приветствовал это назначение. Радовались ему и солдаты, и весь народ. «Пришел Кутузов бить французов»,— говорили они. Отгремел Бородинский бой. Русская армия отступала по Можайской дороге к Москве. В деревне Фили Кутузов созвал военный совет, на котором решено было временно оставить Москву, чтобы сохранить армию от потерь, пополнить ее и перейти к разгрому врага. Кутузов знал, что в этом — спасение России. На следующий день русская армия непрерывным маршем проходила через Москву. С армией уходили московские жители. Москва опустела. «Я проходил через громадные площади и улицы, я заглядывал в окна каждого дома и, не находя ни одной живой души, цепенел от ужаса», — рассказывал позднее один французский офицер. Крылов правильно понял и оценил военные события того времени. Он понимал, что оставление Кутузовым Москвы не ошибка, а правильный ход мудрого полководца и что население Москвы совершает величайший подвиг, покидая ее. Кто оставался в Москве? Французы и мелкие, низкие люди, такие, как Ворона в басне «Ворона и Курица», которую тогда написал Крылов. «Я здесь останусь смело,— говорит Ворона Курице, которая спрашивает ее, почему она не собирается в дорогу,— Вот ваши сестры — как хотят; А ведь Ворон ни жарят, ни варят: Так мне с гостьми не мудрено ужиться, А может быть, еще удастся поживиться Сырком, иль косточкой, иль чем-нибудь». Но поживиться Вороне не удалось ничем, она обманулась в своих расчетах и попала в суп голодным французам: Так часто человек в расчетах слеп и глуп. За счастьем, кажется, ты по пятам несешься: А как на деле с ним сочтешься— Попался, как ворона в суп! Москва горела; ветер разносил искры, зажигал дом за домом; далеко за Москвой видно было зарево пожара. «Вы еще обязаны дать ответ оскорбленному отечеству в потере Москвы», — писал Александр I Кутузову, обвиняя его в том, что он без боя отдал Москву. Но старый полководец знал, что делает,— он вел свою армию по Рязанской дороге и оттуда резко свернул на Тарутино. Наполеон, сидя в горящей Москве, понял, что ему грозит гибель; он стал просить мира, но вместо переговоров о мире Кутузов дал его войскам сражение при Тарутине. А Крылов написал по этому поводу свою знаменитую басню «Волк на псарне», которая начиналась так: Волк ночью, думая залезть в овчарню, Попал на псарню... Вся Россия узнала в этом Волке Наполеона, повсюду повторяли его лицемерную, льстивую речь: «Друзья! К чему весь этот шум? Я, ваш старинный сват и кум, Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры; Забудем прошлое, уставим общий лад!» Но больше всего восторгов вызвал ответ старого Ловчего - Кутузова: «Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно натуру знаю; А потому обычай мой: C волками иначе не делать мировой,
Как снявши шкуру с них долой». Переписав басню, Крылов отправил ее Кутузову в действующую армию. «Однажды после сражения под Красным, — рассказывает один из участников войны,— объехав с трофеями всю армию, полководец наш сел на открытом воздухе, посреди приближенных к нему генералов и многих офицеров, вынул из кармана рукописную басню Ивана Андреевича Крылова и прочел ее вслух. При словах: «Ты сер, а я, приятель, сед», произнесенных им с особенной выразительностью, он снял фуражку и указал на свои седины. Все присутствующие восхищены были этим зрелищем, и радостные восклицания раздавались повсюду». Французы оставили Москву — началось отступление наполеоновской армии. Кутузов шел по следам врага, гнал его, почти не вступая в сражения, чтобы сохранить русскую армию. И снова на Кутузова посыпались обвинения в медлительности, в бездействии, и опять Крылов выступил на защиту Кутузова басней «Обоз». Старый «добрый, конь» — Кутузов — медленно и верно сводит Обоз под гору, медленно, но верно ведет войну, а «лошадь молодая», пустившись вскачь по камням и рытвинам, «с возом — бух в канаву». Так было бы, говорит Крылов, если б за дело принялись противники Кутузова, которые, сидя где-то наверху, ругали «доброго коня». Не раз эти ничего не понимающие люди брались не за свое дело, как, например, хвастливый и глупый адмирал Чичагов, который должен был преградить путь убегавшему Наполеону и вместо этого чуть сам не попал в плен к французам. Беда, коль пироги начнет печи сапожник, А сапоги тачать пирожник, И дело не пойдет на лад,-
говорит о нем Крылов в последней своей басне, «Щука и Кот», посвященной войне. «Кот и Повар», «Раздел», «Ворона и Курица», «Волк на псарне», «Обоз», «Щука и Кот» — под пером Крылова эти басни превращались в живую историю, говорили современники Крылова. И если бы он, кроме этих басен, ничего больше не написал, то и тогда имя его — смелого, мудрого, честного человека и писателя — стояло бы в первом ряду русской литературы. После войны 1812 года Крылов прожил тридцать лет, написал больше ста пятидесяти басен. Ничего необыкновенного не происходило с ним в эти годы. Он никуда не уезжал из Петербурга, не участвовал ни в каких сражениях, не совершал никаких подвигов, не переживал никаких приключений. Внешне жизнь его была очень однообразна, и все-таки это была жизнь человека, совершающего подлинный подвиг. «Подобно крепкому дубу, возвышался он над своими современниками, выбрав форму басни, всеми пренебреженную... и в сей басне умел сделаться народным поэтом»,— говорил о нем Гоголь. В 1812 году Крылов поступил на службу в Петербургскую Публичную библиотеку. Служба была ему по душе, его окружали книги — верные спутники жизни. В его обязанности входило читать их, составлять списки, указатели, пополнять библиотеку русскими книгами, которых в ней было очень мало. Директором библиотеки был Алексей Николаевич Оленин — художник, знаток древней русской истории. Крылов близко сошелся с ним, стал бывать у него дома. У Олениных часто собирались писатели, художники, актеры, музыканты, здесь находили они «приятный приют и занимательную беседу». Крылов очень подружился с женой Алексея Николаевича — Елизаветой Марковной, а дети Олениных как-то сразу полюбили его и признали своим. В этой семье Крылов нашел то, чего так не хватало ему в жизни, — уют, ласку. Здесь был у него свой, особый уголок, свое любимое кресло, здесь заботились о нем, ценили его, нежно называли «Крылышком», «Крылочкой». Скоро Крылов совсем переехал жить в библиотеку. Здание библиотеки находилось на Невском проспекте, против Гостиного двора. Крылову отвели небольшую квартиру. В самой большой комнате была всегда открыта форточка — Крылов любил вольный, свежий ветер, любил и голубей, которые повадились залетать в форточку и чувствовали себя у Крылова как на воле; он никогда не забывал насыпать им зерен. Сам он всегда сидел в соседней комнате на диване перед столиком; иногда тут же на каком-нибудь лоскутке бумаги записывал свои басни, которые потом переписывал, исправлял и снова переписывал.... Писал он очень немного — случалось, по нескольку лет не печатал ни одной басни, иногда всего одну-две басни в год. Но были годы, в которые он писал до двадцати басен. Вечерами он по-прежнему бывал в театре, на концертах, на литературных вечерах, но чаще всего его можно было встретить у Олениных. Всюду он был самым дорогим гостем, всюду просили у него новых басен. Как-то попросили его приехать на заседание одного литературного общества и почитать басни. В этом обществе обычно происходили длинные и скучные чтения. Крылов опоздал и приехал, когда кто-то читал свою пьесу, а слушатели зевали и не могли дождаться конца. Крылов сел за стол. Председатель тотчас тихонько спросил его: «Иван Андреевич, что, привезли?» «Привез». «Пожалуйте мне». «А вот ужо, после». Еще долго продолжалось чтение; наконец автор кончил. Тогда Крылов неторопливо полез в карман, вытащил измятый листок бумаги и стал читать басню «Демьянова уха». Писатель, счастлив ты, коль дар прямой имеешь;
Но если помолчать вовремя не умеешь И ближнего ушей ты не жалеешь. То ведай, что твои и проза и стихи Тошнее будут всем Демьяновой ухи. Так кончил Крылов свою басню. Слушатели были очень довольны и хохотали от всей души. Невесело было только автору скучной пьесы, который угощал своих слушателей «Демьяновой ухой». С годами Крылов становился все медлительнее, не было в нем уже беспокойной торопливости первых лет петербургской жизни, исчез буйный задор молодости, уже не бегал он по утрам купаться в ледяной воде канала. Но каждый раз — все равно, было ли это днем или ночью,— услышав пожарный набат, увидев сигнальные шары над пожарной каланчой, он не мог удержаться и спешил на пожар. Говорят, что он не пропустил ни одного большого пожара, а в те годы пожары в Петербурге были частые. В обычные дни, в свободное от служебных занятий время, он степенно гулял по Невскому проспекту, заходил иногда в книжную лавку издателя и книгопродавца Александра Филипповича Смирдина, где встречал Пушкина, Жуковского и других писателей, художников, актеров. Крылов любил Петербург, город Петра, так недавно построенный на месте болот и лесов. Ему нравились широкие, прямые проспекты, просторные площади; яркая зелень Летнего сада ранней весной; Нева, закованная в гранитные берега. Иногда быстрой, легкой походкой шел навстречу ему молодой Пушкин, и эта встреча всегда была радостной. Крылов очень любил Пушкина, хорошо знал и те стихи его, которые тогда широко ходили в списках по России, и только что вышедшую поэму «Руслан и Людмила». Ни одной минуты не колебался Крылов и тотчас же ответил злой эпиграммой тем, кто вздумал ругать поэму: Напрасно говорят, что критика легка,
Я критику читал Руслана и Людмилы. Хоть у меня довольно силы, Но для меня она ужасно как тяжка! Крылову в это время было уже более пятидесяти лет, он все служил в библиотеке, с каждым годом работы прибавлялось все больше. В русском отделе, которым заведовал Крылов, было уже очень много книг. Отдел получал все, что тогда выходило на русском языке, и справляться одному человеку становилось все труднее — ведь одних только каталожных карточек — и, как тогда говорили, «чистым почерком» — надо было написать много тысяч. Вместе с Крыловым в библиотеке работал поэт Николай Иванович Гнедич, поэт и друг Пушкина Антон Антонович Дельвиг, романист и драматург Загоскин. В библиотеку часто заходили писатели посмотреть новинки, почитать, просто поговорить, послушать Крылова. Ближе всех из товарищей по работе сошелся Крылов с Николаем Ивановичем Гнедичем. Друг Рылеева, Кюхельбекера, человек широко образованный, вольнолюбивый, Гнедич пользовался большим уважением в кругу декабристов. Много лет жизни изучал он древнегреческий язык, больше двадцати лет работал над переводом поэмы Гомера «Илиада». Гнедич заразил и Крылова своим увлечением древнегреческим искусством. Крылов решил выучиться древнегреческому языку специально для того, чтобы читать в оригинале Гомера, басни Эзопа.
Его отговаривали, убеждали в том, что трудно учиться языкам в пятьдесят лет, но он отвечал, что учиться никогда не поздно тому, у кого есть желание и твердая воля. Разговор этот происходил у Олениных, и скоро все о нем забыли. Прошло года два. Как-то собрались все снова у Олениных. Гнедич вспомнил о старом споре, а Крылов вдруг предложил устроить ему экзамен. Принесли книги. Крылов, хитро улыбаясь, читал и переводил без запинки каждую страницу. Гнедич был поражен — он-то понимал, сколько труда надо было затратить, чтобы выучиться древнегреческому языку. Вместе ушли они от Олениных домой — Гнедич жил в том же доме, где Крылов, и всю ночь проговорили об этом «трудном языке», и Крылов рассказал, что он ежедневно два года подряд до четырех часов утра читал древних классиков и даже глаза себе испортил — пришлось покупать очки. Еще через год он так же выучился английскому языку. А годы шли. На смену старым писателям приходили молодые. Крылов знал их всех: он, как говорил Оленин, всегда «любовался поэзией Пушкина», а позднее, когда Пушкин задумал писать о Пугачеве, не раз рассказывал ему о своих детских впечатлениях, об осаде Оренбурга, об отце. Ему одному из первых читал Грибоедов по приезде в Петербург свою комедию «Горе от ума». Получая в библиотеке обязательные экземпляры всех выходящих книг, Крылов читал, вероятно, и новые произведения молодых писателей — «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя, статью Белинского «Литературные мечтания», стихи Лермонтова... Он знал почти всех художников — своих современников: Тропинина, Брюллова, который писал его портрет; молодого Айвазовского, в судьбе которого он принимал большое участие; Федотова, которому почти накануне своей смерти написал письмо и просил его посвятить себя целиком живописи. Почти со всеми великими своими современниками встречался он или у Олениных, или на «субботах» у Жуковского, а позднее — в гостиной писателя Владимира Федоровича Одоевского. Очень часто летом уезжал Крылов в Приютино, на дачу к Олениным, недалеко от Петербурга. И чего он только здесь не придумывал! Как-то в день именин Елизаветы Марковны затеял поставить свою старую пьесу «Трумф». Главные роли играли дочери Олениных, и пьеса прошла с шумным и веселым успехом. Но больше всего любили у Олениных игру в шарады. «На одном из вечеров, — вспоминает знакомая Олениных, — я встретила Пушкина и не заметила его, мое внимание было поглощено шарадами, которые тогда разыгрывались и в которых участвовали Крылов, Плещеев и другие. Не помню, за какой-то фант Крылова заставили прочитать одну из его басен. Он сел на стул посередине зала, мы все столпились вокруг него, и я никогда не забуду, как он был хорош, читая своего осла! И теперь еще мне слышится его голос и видится его разумное лицо и комическое выражение, с которым он произнес: «Осел был самых честных правил». Читал свои басни Крылов изумительно. После него и читать совестно, говорили слушатели. И только Гоголь, который замечательно изображал разных зверей из крыловских басен, мог состязаться с ним в искусстве чтения. После летнего отпуска возвращался Крылов домой, в свою одинокую и неуютную квартиру. Он постоянно писал брату, звал его к себе, мечтал жить с ним вместе, но Лев Андреевич боялся петербургского климата — он был очень слаб здоровьем и умер в 1824 году, так и не повидавшись с братом. Никому, кроме Елизаветы Марковны, не сказал тогда Крылов о смерти брата. Он переживал свое горе молча, один. И снова работа помогла ему справиться с горем — он готовил новое издание своих басен. Когда-то брат писал ему: «Читал я басни Измайлова, по сравнению с твоими — как небо от земли; ни той плавности в слоге, ни красоты нет, а особливо простоты, с какою ты имеешь секрет писать, ибо твои басни и грамотный мужик и солдат с такой же приятностью может читать... как ученый... Ты пишешь для всех - для малого и для старого, для ученого и простого, и все тебя прославляют». Казалось, сам народ говорил словами крыловских басен, и часто трудно было сказать, берет ли он отдельные слова, выражения, целые фразы из народной речи или сам их создает. Он умел находить легкие, простые, точные слова для каждой своей басни, и ни одного слова нельзя у него выкинуть или переставить, чтобы не нарушить красоты и цельности всей басни.
Слава Крылова росла. Басни его переводили на многие европейские языки; их хорошо знали народы, населяющие Россию. Когда татарский поэт Габдулла Тукай, много позднее после смерти Крылова, перевел его басни, то он назвал книгу «Жемчужины». Ему хотелось назвать басни Крылова самым точным и самым хорошим словом. «Ни один литератор не пользуется такой славой, как ты: твоих басен вышло более десяти изданий», — сказал как-то Крылову Алексей Николаевич Оленин. «Что же тут удивительного?— отвечал Крылов. — Мои басни читают дети, а это такой народ, который истребляет, что ни попадется в руки. Поэтому моих басен много и выходит». И, вероятно, Крылов отвечал с лукавой и умной улыбкой — он-то хорошо знал, что басни свои пишет совсем не для детей, что книги его читают взрослые и в них, как говорил Гоголь, «всем есть урок, всем степеням в государстве, начиная от главы... и до последнего труженика». Крылов знал это, стремился к этому. Несмотря ни на что, он продолжал «пощипывать пороки» и делал это все резче, решительнее, мудрее. В баснях своих все чаще задевал он людей, стоящих высоко,— вельмож и даже самих царей. Он говорил о царях, которые не хотят прислушиваться к голосу народа, о лживых губернаторах, о взяточниках, о глупых чиновниках, о несправедливых судьях. Так же как всем передовым русским писателям, Крылову постоянно приходилось воевать с цензурой, и он чувствовал себя иногда, как Соловей в басне «Кошка и Соловей»: Кошка поймала Соловья и, запустив в него когти, просила его спеть что-нибудь, обещав отпустить его за это на свободу. Но Соловью было не до пенья: худые песни соловью В когтях у Кошки Так же трудно и поэту петь свои песни в когтях у цензуры. В 1834 году Крылов написал всего две басни: «Кукушка и Петух» и «Вельможа». Басня «Вельможа» тотчас же была запрещена цензурой, но, несмотря на это, широко разошлась в списках. При царе Николае I, так же как и при Александре I, всеми делами в государстве заправляли честолюбивые и надуто-важные чиновники. К таким чиновникам и была обращена басня Крылова «Вельможа». В ней он говорил о том, как однажды умер Вельможа и попал в царство мертвых, в ад, где его стали допрашивать. Вельможа отвечал на допросе так: «Но так как, живучи, я был здоровьем слаб, То сам я областью не правил, А все дела секретарю оставил»,— «Что ж делал ты?» — «Пил, ел и спал, Да все подписывал, что он нe подавал». После этих объяснений чиновника отправили прямо в рай. Правда, дело в басне происходило в Персии, но всем понятно было, в кого метил Крылов. «Вельможа» была последней басней Крылова; с тех пор он новых басен не печатал. Писал ли он их? Может быть, и писал, но мало осталось после него рукописей: никто их не берег, и меньше всего он сам. Как-то он был на «субботе» у Жуковского, было много гостей. Крылов подошел к письменному столу хозяина и что-то стал искать на столе. Когда его спросили, что он ищет, он ответил: «Да дело несложное, надобно закурить трубку. У себя дома я рву для этого первый попавшийся под руку лист, и вся недолга. А здесь нельзя так. Ведь тут за каждый листок исписанной бумаги, если разорвешь его, отвечай перед потомством». Годы все шли. Подошла старость. Один за другим уходили близкие люди: умер Гнедич, Оленин, погиб Пушкин... а Крылов все жил. Седоволосый, большой, грузный, он все медленнее ходил, совершая свою ежедневную прогулку. В Петербурге уже давно стали называть его «дедушка Крылов», уже давно все знали
его, и матери, встречая на улице, указывали на него детям, что особенно трогало и волновало его.
Он все еще продолжал ходить в свою библиотеку. В ней он прослужил почти тридцать лет. Он
интересовался по-прежнему всем, следил за газетами и журналами, бывал иногда в театре, посещал разные литературные собрания. «Любо было смотреть на эту седую голову, на это простодушное лицо... точно, бывало, видишь перед собою древнего мудреца»,— говорил Белинский, который узнал его в эти годы. 2 февраля 1838 года торжественно праздновался юбилей Крылова: пятьдесят лет его литературной деятельности. «Наш праздник, — сказал в приветственной речи Жуковский, — на который собрались здесь немногие, есть праздник национальный; когда бы можно было пригласить на него всю Россию, она приняла бы в нем участие с тем самым чувством, которое всех нас в эту минуту оживляет». Крылов слушал все речи и «думал свою он крепкую думу без шуму», изредка только на лице его мелькала умная, быстрая и немного хитрая крыловская улыбка. Через три года после юбилея он ушел в отставку и поселился на окраине Петербурга, на Васильевском острове. Он уже почти нигде не бывал, но продолжал трудиться — готовил новое издание своих басен — выправлял, переделывал, переписывал их. 9 ноября 1844 года Иван Андреевич Крылов умер. Он прожил семьдесят пять лет. На его глазах совершались великие события в России: маленьким мальчиком он был в Оренбурге во время его осады Пугачевым. Он был свидетелем Отечественной войны 1812 года; восстания декабристов; видел время мрачной реакции после 1825 года. При нем родились, жили, работали и погибли Пушкин, Лермонтов, Грибоедов, Рылеев; он был современником Гоголя, Белинского, Тургенева. Всеми своими мыслями, всей своей душой он был вместе с лучшими русскими людьми, в первых рядах русской литературы. Все знал и видел ум певца пытливый, Всего сильней желая одного, Чтоб жили жизнью вольной и счастливой Народ его и родина его,—
так сказал в стихотворении, обращенном к Крылову, советский поэт Михаил Васильевич Исаковский в тот день, когда советский народ отмечал сто лет со дня смерти великого и мудрого баснописца.
