Иногда утверждают, что всеобщая стачка потерпела поражение потому, что Конгресс тред-юнионов опасался, как бы за успешной стачкой не последовала революция.
Но здесь прежде всего необходимо определить, что подразумевается под словом «революция». Мы знаем, что стачка была объявлена не для защиты какого-либо принципа, провозглашающего всеобщую стачку орудием для завоевания власти и не в связи с каким-нибудь заранее запланированным подъемом. Генеральный совет с патетической настойчивостью отрицал с самого начала, что стачка была наступлением на конституцию, и робко утверждал, что она представляла собой лишь «чисто производственный конфликт».
Пожалуй, не приходится удивляться этому утверждению профсоюзного аппарата, действующего в стране высокоразвитой капиталистической демократии. Но в нем полностью игнорируются все уроки история рабочего класса. Эта стачка была в сущности политической борьбой, одним из крупнейших столкновений классов, более крупным по своим масштабам и по остроте борьбы, чем чартистское движение. Она требовала политического руководства, а не трусливых полумер и медлительности, которые может и годились бы для «чисто производственных конфликтов».
Сегодня мы должны открыто признать тот очевидный факт, что всеобщая стачка потерпела поражение потому, что у рабочих не было политического руководства и стачка не выходила за рамки производства.
Даже если встать на точку зрения Генерального совета — то есть, если считать, что стачка была производственным конфликтом, — то и тогда поведение его членов выглядит не в лучшем свете. Даже и при этом ограничении все-таки существовали огромные возможности: руководители стачки вместо того чтобы идти на жалкую и безропотную капитуляцию, могли бы придерживаться той или иной тактики противоположного характера. Росли силы рабочего класса, его организованность и уверенность в правоте своего дела. Продолжение борьбы, вовлечение в стачку новых масс рабочих убедили бы Болдуина, что Генеральный совет — действительно дельный руководитель, заставили бы консервативное правительство уступить — а как мы теперь знаем, оно вполне могло пойти на уступки — требованию национализации шахт. Но Генеральный совет не был «дельным руководителем», и хитрый Болдуин знал это. Он знал натуру своих противников, он знал личные качества том асов и макдональдов.
Многие из ведущих социал-демократов страстно жаждали окончания стачки, которая, как они считали, потребует «революционных» методов действий с целью замены консервативного правительства более умеренным; поэтому они утверждали, что требование коммунистов продолжать борьбу (то есть продолжать стачку), чтобы заменить правительство тори лейбористским правительством, было «революционным». Теперь ясно, что такая тактика могла действительно в какой-то мере ускорить назревание революционной ситуации: мысль об этом повергала в дрожь лейбористских лидеров, боявшихся пробуждения рабочего класса. Но само по себе требование о продолжении стачки и выдвижение политических требований, имеющих своей целью, скажем, образование лейбористского правительства, отнюдь не были призывом на баррикады. Оглядываясь назад, теперь можно сказать: весьма маловероятно, чтобы и тори считали, что эти требования являются таким призывом. Поразителен тот факт, что лейбористы не хотели иметь политической власти.
Всеобщая стачка может быть лишь частью всеобъемлющей борьбы между трудом и капиталом. Ни один марксист не считает, что она представляет собой что-либо большее. Как орудие борьбы рабочего класса она имела — и имеет границы своего применения. Политические выгоды стачки этого типа неизбежно зависят от политического руководства ею. А когда нет политически правильного понимания подлинной природы вступивших в действие сил, когда есть лишь вероломство и полное пренебрежение к подлинным целям рабочего класса (захвату политической власти), — тогда ограниченность всеобщей стачки становится еще более очевидной. Когда в мае 1926 года рабочие вступили в бой, в Англии фактически было два правительства и две власти: власть рабочих, возглавлявшаяся «правительством» Конгресса тред-юнионов и власть капиталистического государства, возглавлявшегося Болдуином и его кабинетом тори. Обе власти были тверды и решительны. Но одной из них — капиталистическому государству повезло в том отношении, что у него были преданные ему руководители. Руководители рабочих были вероломными, непоследовательными в своих действиях; в их среде не было единства. Они не умели правильно оценить силу капиталистического государства, а те из них, кто правильно оценивал ее, боялись сделать из этого необходимые логические выводы. Только коммунистическая партия пыталась дать рабочим то руководство, которое требовалось для успешного завершения борьбы; она стремилась к поражению правительства Болдуина, разоблачая его перед всей страной, и образованию лейбористского правительства и к передаче шахт государству.
Через несколько дней после окончания стачки Р. Палм Датт писал:
«Величайшая сила буржуазии состояла в том, что она с абсолютной ясностью признала политический характер конфликта. Она с самого начала признала, что это был не просто вопрос об уровне заработной платы отдельных категорий рабочих и не вопрос, касающийся лишь какой-либо отдельной отрасли производства, а борьба всех организованных сил, всей мощи двух классов, в которой они вынуждены были использовать все средства классовой борьбы, которыми каждый из них располагал».
Для руководителей рабочего класса разграничение экономической и политической борьбы было единственной надеждой спасения от захлестывавшего их (как говорит далее Датт) «потока революционных проблем, неизбежное возникновение которых было обусловлено подлинным характером борьбы». Но это разграничение было искусственным, как и все попытки обособлять экономические (то есть производственные) и политические факторы. В действительности это была война между правительством и рабочими. И когда правительство и его подручные в прессе, когда Черчилль и его «Бритиш газетт» умышленно запутали вопрос, выдвинув лозунг «судьба нашей конституции и наша свобода находятся под угрозой», реформистские лидеры Конгресса тред-юнионов отвечали им с удивлением и возмущением: «Кто угрожает, мы? Ничего подобного, это чисто производственный конфликт».
Это была пораженческая позиция. Всеобщая забастовка не могла быть успешной, поскольку она оставалась чисто производственным конфликтом. Привлечь к стачке еще более широкие массы рабочих; организовать стачку на том же уровне военной подготовки, на каком правительство организовало свои силы; убедить народ страны, что только лейбористское правительство может разрешить кризис, превратив шахты в собственность государства — таковы были политические задачи, которые сами напрашивались руководству лейбористской партии и Конгресса тред-юнионов. Само развитие событий было бы революционным только в рамках английской политики. Но это была бы определенным образом ограниченная революционная активность. Если бы лейбористские лидеры использовали то оружие, какое было в их распоряжении, они могли бы получить прочную поддержку даже тех слоев английских избирателей, которые не были убеждены в необходимости образования нового правительства. Но социал-демократия избрала другой путь — путь отступления, реформ и, в конечном счете, путь реакции. Это вырождение руководства лейбористской партии, начавшееся во время всеобщей стачки, завершилось кризисом 1931 года. В истории современной Англии это был самый позорный пример политики социал-демократии, которая, закрывая глаза на реальную силу капиталистического государства, была готова капитулировать из страха перед последствиями подлинно социалистического руководства.
Невозможно представить себе всеобщую стачку и, по существу, даже почти любую стачку в современном капиталистическом обществе, которой не пришлось бы противопоставить себя аиле капиталистического государства. Всеобщая стачка 1926 года поставила перед английскими рабочими проблему борьбы за власть с такой остротой, с какой не ставило ее ни одно событие в истории Англии со времени промышленной революции. В силу самой природы вещей успешная забастовка неизбежно должна была создать основу для замены консервативного правительства его альтернативой — лейбористским правительством. Однако это вряд ли было бы революцией в том смысле, который ей придавали сторонники лейбористского руководства стачкой 1926 года. Несмотря на то, что парламентская победа рабочего движения могла в таких условиях означать огромный шаг вперед, сама по себе она не решила бы проблемы борьбы за власть. В конечном итоге этот вопрос должен решаться главным образом не парламентскими мерами (и, пожалуй, вообще вряд ли с применением их), а непрекращающимися массовыми действиями рабочего класса, руководимого его наиболее передовыми элементами.
Датт писал, что причиной поражения были не действия «того или иного отдельного лидера, а вся политика, вся социальная прослойка руководителей рабочего движения, весь Второй Интернационал...»
Эти слова являлись ответом на выпады против английских рабочих, сделанные австрийским социал-демократом Отто Бауэром, одним из лидеров Второго Интернационала. Бауэр поносил массы английских трудящихся за их отсталость, утверждая, что именно она, а не лейбористское руководство стачкой, была причиной поражения последней.
Рабочие были готовы к тому, чтобы их повели на бой. Доказательством этому служит их доблестная борьба вопреки их лидерам. Рабочие были потрясены и озлоблены, когда узнали, что их руководители объявили об окончании стачки. Что же касается руководителей, то ничто не может убедительнее говорить против них, чем их неподготовленность к всеобщей стачке и неизменная аппозиция ко всей борьбе, которая велась в Генеральном совете Конгресса тред-юнионов. Забастовка была предана еще до ее начала. Томас, Макдональд, Гендерсон, всегда во всеуслышание заявлявшие о своем отрицательном отношении к стачке, срывали все, что делалось для подготовки ее и, как пишет Датт, «были даже рады поражению, видя в этом средство' дискредитации всяких революционных действий рабочего класса».
Болдуин в своих выступлениях не искал точных юридических определений. Его высказывание, что стачка является «наступлением 'на конституцию», основывалось на более полных и конкретных данных, чем те, которые можно было бы почерпнуть из юридических прецедентов (приведенных, например, Саймоном). Это был социальный — пожалуй, даже философский — принцип всех капиталистических государств: «Если общество находится под угрозой» (то есть класс собственников находится под угрозой) организованного прекращения производства, то уже само по себе это и есть нападение на государство, нападение на конституцию — если это прекращение производства охватывает всю страну, нападение на «законное правительство». Этот вывод делается на основании взглядов на государственную власть, существующих у буржуазных партий. Но что же, в самом деле, представляет собой государственная власть? Когда Болдуин полностью использовал свою власть для подавления стачки, он действовал в логическом соответствии с потребностями капитализма — выступил на защиту собственности правящих классов. Профессор Гарольд Ласки писал*: «Даже при таком политическом устройстве, где профсоюзы не зависят от государственной власти, где большая часть промышленности и сельского хозяйства находится в частных руках, критическое положение заставляет современное правительство, если оно считает, что основы жизни нации находятся под угрозой. .. превратить независимое движение в движение, которое должно подчиняться государственной власти. .. теоретически это власть, которой надлежит пользоваться вне зависимости от того, какая из сторон, участвующих в конфликте, права или виновата».
Другими словами, государственная власть должна, согласно самой социальной логике вещей, использоваться для защиты права собственности, — нерушимого в капиталистическом государстве, — когда затронуты интересы капиталиста. Закон обусловливается этой концепцией на право собственности, которая, по определению Кингсли Мартина, вплетена в самую ткань любого капиталистического государства: «Конституционный — фактически означает обычный, принятый; а антиконституционный — означает поведение, которое класс собственников находит неудобным». Кроме того, Мартин добавлял, что поскольку речь идет о законе (в 1926 г.), то «вопрос о законности стачки был использован для того, чтобы отвлечь внимание от основного вопроса о праве собственности. Необычайно суровая расправа с этими бедными людьми подкрепляет наше убеждение в том, что беспристрастие закона кончается там, где возникает опасность для собственности». Разве герцог Нортумберлендский не старался убедить комиссию Санки, что вполне достаточно иметь наследственное право, чтобы получение им огромного валового дохода в 73 тысячи фунтов стерлингов в год от арендной платы за разработку недр на его землях было морально оправдано?
Юридическое признание капиталистического государства полновластным государством дает любому правительству — вне зависимости от того, является ли оно консервативным, либеральным или ортодоксально лейбористским (то есть социал-демократическим) — особый политический статут по отношению к профсоюзам. Этот статут заставляет союзы считать государство своим хозяином, и совершенно очевидно, что при конфликтах в промышленности правительство в капиталистических странах обязательно примет сторону предпринимателей.
«В капиталистическом обществе, — писал Ласки, — в случае стачек, которые могут сильно отразиться на обществе, если уже правительство вмешивается... то оно всегда выступает на стороне имущих классов и их управителей и всегда в ущерб профсоюзам». Это высказывание правильно как в отношении лейбористского правительства, считающего необходимым существование в национальной экономике большого частного капиталистического сектора в промышленности и в сельском хозяйстве, так и в отношении либерального или консервативного правительства. И действительно, в 1950 году единомышленники Ласки из лейбористского правительства требовали наказания десяти стачечников—рабочих газовой промышленности — за нарушение постановлений военного времени (декрета 1305 об арбитраже), в то время как труппа предпринимателей лондонской печатной промышленности (как стало известно) безнаказанно нарушала тот же декрет.
Право частной собственности — один из основных принципов капиталистического государства, и оно охраняется как законодательными актами парламента, так и обычным правом. Одной из основных функций капиталистического государства является сохранение на законном основании права неприкосновенности частной собственности. Токвиль говорил: «История демократии до настоящего времени в основном поставлена на службу стремлению к получению прибылей». Из этого можно сделать вывод, что когда организация рабочих бросает вызов этому принципу, как, например, когда горняки бросили вызов шахтовладельцам в 1926 году, они, по логике капиталистического государства, бросают вызов самим основам государственной власти, то есть конституции. На протяжении всей истории каждый шаг «неимущих» всегда клеймился «имущими» как «антиконституционный».
Урок поражения 1926 года заключается не в том, что всеобщая стачка не оправдала себя как оружие борьбы рабочего класса, как часто говорят об этом реформистские социалистические лидеры, а в том, что забастовочные действия такого рода должны быть направлены в русло политической и революционной борьбы. Именно потому, что они как огня боялись политических перспектив такой стачки, они отбрасывали прочь как «устаревшее» оружие всеобщей стачки.
Нельзя упускать из виду и еще один фактор — характер структуры английских профсоюзов. Во всех важнейших вопросах власть Конгресса тред-юнионов — Генеральный совет и до сих пор является не имеющим четкой организационной структуры и неавторитетным органом, который впервые был образован в 1920 году по предложению главным образом Эрнеста Бенина. Вполне возможно, что этот орган и удовлетворял требованиям той обстановки, которая тогда существовала, хотя уже с самого начала были возражения против того, что «у центра слишком мало власти». Однако каковы бы ни были его заслуги в 1920 году, ясно, что он не удовлетворяет тем требованиям, которые предъявляются ему в условиях современного монополистического капитализма. Находясь под давлением мощной централизованной силы капитализма в современном государстве, профсоюзы нуждаются в том, чтобы их центр был лучше организованным и слаженным политическим аппаратом. Но эта потребность может быть удовлетворена лишь при новом отношении к производственной борьбе. Пять с половиной лет пребывания лейбористского правительства у власти не внесли никаких коренных изменений в характер или в основу капиталистического государства, не изменили существенно отношений между капиталом и трудом. Но тем не менее именно организованность и слаженность профсоюзного центра как политического аппарата должна быть ключом и критерием развития социалистического движения. Об этом говорят и те трения, которые непрерывно возникают между лейбористской партией, Конгрессом тред-юнионов и другими частями рабочего движения. Пожалуй, и до сих пор дают себя знать отзвуки событий 1926 года. Немалым было влияние всеобщей стачки на политические порядки в Англии. Закон 1927 года о конфликтах в промышленности должен был своей силой навязать то, что Джон Саймон не смог навязать путем юридического крючкотворства во время стачки. Лидеры тред-юнионов по-прежнему уклонялись от того коренного вопроса, который был поставлен в 1926 году. Парламентские привычки укоренялись все прочнее, и под давлением правого крыла рабочее движение дошло до тупика и раскола 1931 года. Истощение фондов и сил профсоюзов, ускоренное самими их лидерами, подготовило почву для нового наступления предпринимателей в первые же годы после стачки. Хватаясь за соломинку, лидеры правого крыла рабочего движения стали обсуждать предложения о «соучастии рабочих в доходах промышленности» (мондиам), составленные на основе традиционных методов пропаганды американских капиталистов. Эти предложения были одним из самых первых прообразов идей англоамериканского совета по вопросам повышения производительности: пусть рабочие производят еще больше, смягчим наши ограничения в области труда, сделаем более выгодными те отрасли промышленности, в которых они работают, — и их материальное обеспечение будет в известной мере гарантировано, хотя, конечно, при снижении «реальной» заработной платы. Таковы были те соломинки, за которые хваталось ослабленное рабочее движение до тех пор, пока страшный цинизм всех этих проектов не был вскрыт с полной ясностью во время мирового кризиса 1929 года, еще раз сорвавшего маску с лица капитализма.
Теперь нам известны общая картина и конечный результат того трагического отступления, которое началось после всеобщей стачки. Шаг за шагом, все ближе к войне. От мондизма — к предательству Макдональда; через мучительные годы депрессии — к возникновению фашизма, когда Гитлер, Муссолини и Франко занесли над народом свои черные руки; от Испании и Мюнхена — к второй мировой войне.
Наиболее широкие возможности представлялись для реформистского социализма в 1945 году. Вопрос тогда ставился так: как удастся капиталистическому государству использовать конституцию, которой не существовало за пределами судов, для охраны священных прав собственности? Теперь ответ уже известен — на них в действительности и не покушались. Конечно, нельзя сказать, что капиталистическое государство покорно согласилось на мирный переход к «демократическому социализму». Ортодоксальные лейбористы были так же почтительны к статус-кво (иногда социал-демократы прикрывали это фразами о необходимости существования «царства закона»), как любая другая буржуазная партия. Реформистскому социализму вряд ли когда-нибудь представятся большие возможности, чем те, которыми он располагал после всеобщих выборов в 1945 году. Но, несмотря на все эти возможности, реформистский социализм не осуществил, как это бесспорно будет отмечено историей, глубокую социальную резолюцию, которую предвещало такое небывалое лейбористское большинство.
Прогрессирующее политическое предательство, являющееся сущностью их политики, достигло теперь невероятных размеров. Было бы слишком большим упрощением, если бы мы сказали, что эта политика началась в период поражения всеобщей стачки: она зародилась одновременно с зарождением социал-демократии. Но со времени всеобщей стачки предательство в Англии начало приобретать все большие размеры, оно становилось все более вопиющим и, конечно, все более изощренным. Для рабочего класса двадцатые и тридцатые годы были очень трудными, но каждое новое событие содействовало росту их политической сознательности. В 1945 году рабочий класс, намереваясь использовать накопленный опыт, собирался нанести сокрушительный удар английскому капитализму. Но оказалось, что рабочему классу следовало еще кое-чему поучиться. Предатели опять оказались сильнее.
Что сегодня следует подчеркнуть, говоря об иллюзиях 1945 года? То, что капитализм, какими бы другими словами предатели ни называли его, приносит только войну. Пусть предатели называют капитализм «социал-демократией» или «демократическим социализмом», пусть они окрестят его «царством закона» или «западной цивилизацией» — все это только подтверждает одну и ту же великую истину: рабочий класс не может сотрудничать с правящим классом капиталистического общества. Такое сотрудничество вносит раскол в ряды рабочих; приводит к новому предательству, к одному поражению за другим; создает одну иллюзию за другой и в конце концов приводит к отчаянию. Мираж 1945 года теперь развеян, но он очень повредил рабочим. Разлагающее влияние лейбористских лидеров правого крыла - наследников 1926 года — бесспорно сказалось. Рабочим опять грозят война и разорение, война более грозная и более опустошительная, чем когда-либо прежде. И в этот кромешный ад на этот раз их ведут не тори, а люди, с дьявольской хитростью и ловкостью притворявшиеся социалистами. Теперь, когда Англия стала сателлитом наиболее буйно разросшегося капиталистического государства в мире — Соединенных Штатов Америки, — только мужественная честность рабочих может предотвратить новое, еще большее несчастье. Только в том случае, если мы извлечем уроки из страшных предательств прошлого, мы сможем понять предательства сегодняшнего дня и сможем выковать единство для предотвращения новых катастроф. Наш Уильям Моррис в своей работе «Признаки перемен» (William Morris, Signs of Change) заклинал нас:
«Сами мы не смогли бы создать новый социальный порядок: прошлые годы многое сделали для нас в этом отношении. Но мы можем внимательно всмотреться в знамение времени — и тогда увидим, что можно добиться хороших условий жизни и что нам нужно лишь протянуть руки, чтобы взять их».
